Юбилейное интервью с Игорем Николаевичем Букреевым
Unknown Author

Т.В. Ершова:

Игорь Николаевич, Вас по праву можно назвать одним из организаторов в нашей стране информационного общества, поэтому нам хотелось бы побольше узнать о Вашей жизни, о Вашей семье, о Ваших интересах, образовании, занятиях.

И.Н. Букреев:

Родился я в 1929-м году. Семья тогда жила в Баку. Отец был инженером по электрификации железных дорог, мама – педагогом истории. Оба окончили институты в Ленинграде. Отец окончил Электротехнический институт им. Ульянова-Ленина, а мама – Педагогический институт им. Герцена.

Их родители жили в Баку. Отец мамы был счетоводом на нефтепромыслах, а отец моего отца был видным работником азербайджанского Правительства.

Афанасий Николаевич Букреев пришел в Баку с 11-ой армией, которая установила Советскую власть в Заквказье. Он был хорошо знаком с Кировым и Орджоникидзе. В связи с организацией Закавказкой Федерации в составе Азербайджана, Армении и Грузии, со столицей в Тбилиси, его перевели на работу в Тбилиси. Федерация просуществовала недолго, и дед остался работать в Правительстве Грузии. Тогда и моя семья переехала тоже в Тбилиси, где я вырос и окончил одиннадцатилетнюю среднюю школу.

В 1937 году деда арестовали и расстреляли по приговору чрезвычайной тройки на третий день после ареста. Последнее стало известным после его реабилитации в 1953 году. Во время Великой Отечественной войны Тбилиси был прифронтовым городом. Его не бомбили, но немецкие самолеты-разведчики летали постоянно. Как и вся страна, Тбилиси в те годы голодал. Спасало то, что летом мы переходили, образно говоря, на «подножный корм». Например, у нашей семьи за городом был участок земли, на котором мы выращивали кукурузу. Сами убирали урожай, потом неделями очищали кукурузные початки. В мои обязанности входила задача отнести зерно на мельницу. Приходилось выстаивать по суткам громадные очереди. В семье только я овладел технологией приготовления кукурузных лепешек. Со временем я научился у сапожника, живущего у нас во дворе, шитью дамских босоножек. На барахолке покупались лоскутки кожи, резиновые подошвы, деревянные каблучки и другой приклад. На той же барахолке босоножки раскупались моментально. Иногда они обменивались на продукты. Это было существенным подспорьем для семьи. Пока немцы стояли на Северном Кавказе, мы с мамой практически не видели отца. Он обеспечивал, вместе с другими железнодорожниками, бесперебойную работу единственной железной дороги в Закавказье.

В старших классах я усиленно занимался многими видами спорта. Лучше всего у меня получались результаты в конном спорте. Успехи привели к тому, что меня пригласили сниматься в приключенческой кинокартине «Золотая тропа» Там я как каскадер дублировал мальчика-партизана. Почти год я скакал по горным тропам. Из-за этого были осложнения в школе, но на свою довольно приличную зарплату, полученную благодаря съемкам, я купил себе трофейный мотоцикл и кожаную куртку «секонд хенд».

В 1948, окончив школу, я поступил в Ленинградский технологический институт.

Т.В.Ершова:

Почему вдруг в Ленинград решили?

И.Н. Букреев:

Скажу откровенно, особенно четких планов по приобретению определенной профессии у меня не было. Меня интересовала техника. Романтика послевоенных лет определяла тягу молодежи к профессиям, связанным с военной спецификой. Вот почему мы с приятелем устремились в Ленинградский военно-механический институт. Мы сдали экзамены и были приняты в институт. Но этого оказалось мало. Мы услышали, что в Технологическом институте имени Ленсовета готовятся специалисты по атомным технологиям, и ринулись туда. Сдали снова вступительные экзамены и были приняты в этот институт. Далее события приобрели драматический характер. Все атомные технологии были основаны на физике и химии, а на химию у меня была стойкая «аллергия».

В конце первого курса ленинградский комсомол начал агитировать за вступление в авиационные училища, готовящие летный состав для Дальней Авиации. Тогда появились туполевские бобардировщики, копии легендарных американских «летающих крепостей». На отчаянный шаг меня подтолкнула химия, и я подался в Балашовское уилище летчиков Дальней Авиации. Скажу, что по иронии судьбы через годы я опять столкнулся с химией, занимаясь микроэлектроникой, но уже здесь я относился к химии серьезно, и она не вызывала у меня отрицательных эмоций.

Первый год в училище мы вообще не учились, просто были солдатами. Караулы, сплошные наряды, гауптвахта, барачная система, никаких удобств – только за счет молодости можно было такое выдержать. Была своя казарменная специфика. Царь и бог был старшина роты по фамилии Середа. Помню, у нас с ним была такая игра: он каждый день намечал очередную жертву, вызывал ее к себе вечером и говорил по-украински, сидя босиком на кровати, что-то вроде «Я вами дуже невдоволений (я вами очень недоволен)». А «жертва» спрашивала: «Почему недовольны, товарищ старшина?» А он отвечал: «Тому що ви думки у голові маєте (потому что вы мысли в голове имеете)». Вот так и жили. Но дедовщины не было.

Когда, наконец, нас начали учить летать, жить стало гораздо интересней и легче.

В 1950 году я оказался в Московском авиационном госпитале с травмой плеча. Режим был довольно свободный, и, пользуясь этим, я навещал своих московских знакомых. От них я узнал, что в Военно-Воздушную инженерную Академию имени профессора Н.Е. Жуковского набирают слушателями выпускников школ. Такой шанс нельзя было упустить. Идея попасть в Академию была заманчивой. Пришлось приложить огромные усилия, чтобы ее реализовать. В Академии я попал на радиотехнический факультет. На факультете читались курсы по теории распространения радиоволн и по импульсной технике, ставшей основой цифровых систем. Читались лекции по радиолокации, радиосвязи, по системам управления, по вычислительной технике и электронике. На третьем курсе для лучшего усвоения теоретических курсов я начал посещать после учебного дня лаборатории. Этому способствовало то, что я жил в этом же здании в общежитии. В лаборатории я занимался монтажом электронных схем с паяльником в руках, их отладкой с помощью измерительных приборов. Приобщался к вопросам, выходящим за рамки учебных курсов. Часто это были исследовательские работы, которые вели преподаватели. Преподаватели были замечательные. С некоторыми из них я сохранил хорошие отношения вплоть до распада СССР.

Т.В.Ершова:

А что Вам казалось самым интересным?

И.Н. Букреев:

Конкретно я увлекался системами управления. В итоге этот интерес вылился в дипломную работу под названием «Система наведения крылатой ракеты для действия по крупным военно-морским целям». Предметом работы был выбор метода управления и основных технических решений.

Когда в 1956 году я заканчивал Академию, министром обороны был легендарный маршал Жуков. Он тогда «наводил порядок» в армии. Первое, что он сделал, была отмена в Академиях выпускных банкетов и приема выпускников в Кремле. Потом, когда его сняли, эти традиции восстановили. Но это пустяки. Следующей неприятностью было то, что он приказал направить выпускников Академий в обычные строевые части. Обычно выпускники Академий направлялись в военные институты, в промышленность, в военную приемку разработок новой техники и выпуска серийной продукции. Из-за нововведений маршала Жукова на комиссии по распределению выпускников предлагались только воинские части, причем в отдаленных районах страны. Мне предложили Забайкалье. По условиям распределения можно было отказаться от предложенного. Тогда возникал второй вариант, который, как правило, был хуже первого. Я знал, что Закавказье считалось хуже, чем Забайкалье. Мне с радостью предложили должность инженера авиационного полка по радиооборудованию в полк, который был расположен в 36 километрах южнее Тбилиси. Так я попал почти домой. Близость расположения полка к Тбилиси позволяла иногда навещать родителей. Тогда я уже был женат.

В полку меня встретили неприветливо. Меня там не ждали и не очень хотели. В полку уже был инженер по радиооборудованию. Он был в предпенсионном возрасте и дружил с командиром полка. Шокировал я начальство и тем, что был лейтенантом, а штатная должность инженера полка минимум была майорская. Два месяца командир полка добивался того, что бы меня отозвали. Но выпускники Академий назначались приказом министра обороны, поэтому таких решений никто не мог отменить. Печальная была история: ветеран полка был отправлен на пенсию, а на его место назначен молодой человек без практического опыта.

Было очень трудно, но я постепенно осваивался, стал по-новому организовывать работу подчиненных, вводить новые приемы обслуживания оборудования. Скоро я вроде бы вошел в строй, но напряженность в отношениях с командованием осталась.

Несмотря на это служить в полку было интересно и почетно. Полк свою родословную вел от авиационного отряда, который был организован на деньги трудящихся и назывался «Наш ответ Чемберлену». Это был боевой полк, в котором было в разное время 12 Героев Советского Союза.

Надо сказать, что в полку была старая техника, самолеты были разнотипные, комсостав постарел. Наступало время знаменитого хрущевского сокращения армии.

В конце 1957 года мне предложили демобилизоваться. Оценив, сложившуюся перспективу, я согласился. Поскольку с армией я был связан восемь лет, такой поворот событий ставил передо мной сразу много проблем, в том числе психологического характера. Жизнь резко менялась. Одно успокаивало – я был дома. Когда через два месяца меня вызвали в военкомат и предложили вернуться в армию, я отказался.

В Тбилиси я устроился в НИИ средств автоматизации на должность ведущего инженера. Проработал я там недолго. В то время в Институте физики АН ГССР формировался физико-кибернетический отдел. Это событие стало определяющим в моей жизни. Я был принят в Институт на должность заместителя заведующего отделом. Заведующим отделом был Владимир Чавчанидзе, талантливый физик-теоретик. В мои функции входило проведение экспериментальных работ.

Т.В. Ершова:

И с этого началась Ваша карьера в той сфере, которую мы называем «нашей»...

И.Н. Букреев:

Совершенно верно.

В задачу физико-кибернетического отела входила разработка новых физических принципов создания элементов быстродействующих вычислительных машин и новых математических методов вычислений. К примеру, мы занимались исследованиями построения оптических (еще в долазерную эпоху) элементов ЭВМ, в частности памяти, исследовали применение СВЧ для этих целей. Создавались программы вычислений на основе стохастических методов вычислений типа метода Монте-Карло. Все это делалось под флагом КИБЕРНЕТИКИ. Это было ново в стране, где кибернетика третировалась, называлась лженаукой, наукой мракобесов, буржуазной наукой. Во главе этого процесса шла Академия Наук СССР. Ниже я скажу о причинах такого отношения к кибернетике.

Организация физико-кибернетического отдела в системе академических институтов была смелым поступком, требовавшим широких взглядов на науку и непредвзятых оценок развития науки в мире. Такими свойствами обладал директор Института физики АН ГССР академик Элевтер Луарсабович Андроникашвили. Кстати, его брат Ираклий Андронников (Андроникашвили) – известный литературовед, основатель литературных передач на телевидении, был кумиром интеллигенции. Э.Л. Андроникашвили был одним из ближайших учеников Петра Леонидовича Капицы. Он за короткое время создал один из сильнейших институтов физики в стране. У Института был даже собственный атомный реактор, на котором велись исследования материалов для атомной промышленности

Работами физико-кибернетического отдела заинтересовались многие ученые, руководители промышленности. Такое внимание к работам отдела позволило в 1960 году поставить вопрос об организации на его базе Института кибернетики АН ГССР. Вскоре вышло Постановление Совета Министров СССР об организации института. Это событие было настоящим прорывом в научной сфере в стране. Государство широко подошло к процессу организации Института. Ему было отдано одно из лучших зданий в центре Тбилиси, его оснастили прекрасным оборудованием, была выделена ЭВМ «Урал-2», были даны квартиры для сотрудников. Надо сказать, что в этом же Постановлении Совета Министров СССР были решения по развитию разработок и производства оптоволоконной техники. Директором института был назначен Владимир Валерьянович Чавчанидзе, а я стал его заместителем по научной работе.

А теперь скажу несколько слов о том, почему в стране сложилось такое отношение к кибернетике.

Началось все с книги профессора Массачусетского технологического университета Норберта Винера «Кибернетика, или управление и связь в животном и машине», вышедшей в 1948 году (в СССР переведена только в 1958 году). Н. Винер впервые обобщил достижения в математике, математической логике, общей теории связи, автоматизации во многих областях техники. Он не обошел вниманием работы русских ученых – физиолога Павлова, а также академиков Колмогорова и Боголюбова, математиков. Винер впервые вывел меру количества информации. По аналогии с термодинамикой обосновал понятие энтропии, как характеристику совершенствования сложной системы. Рост энтропии происходит тогда, когда система деградирует. Так случилось с Россией в девяностые годы. Сейчас в стране идет процесс уменьшения энтропии.

Вслед за работой Винера пошли потоком труды его последователей: фон Нейман опубликовал книгу по теории игр, Шеннон и Маккарти написали прекрасную книгу «Автоматы», большой интерес вызвали работы Тюринга по исследованию «мыслительной» способности вычислительной машины (машины Тюринга), появились прекрасные работы японских ученых по нервной проводимости, открывавшие возможности исследований нейроподобных схем.

У нас в СССР книгу Винера встретили в штыки. Наших философов не устраивали многие положения теории кибернетики. Шквал злобной критики обрушился на вторую книгу Винера «Кибернетика и общество». Говорилось: лучше бы он ее не писал! В книге Винер поднимал с «мелкобуржуазной позиции» многие проблемы общества: политики, социологии, религии, вреда существования тоталитарных государств (упоминал в связи с 10

этим СССР), негативно отзывался о социалистических системах. Наши философы назвали его противником марксизма-ленинизма и обвинили в разжигании холодной войны. Так в СССР на некоторое количество лет была «закрыта» кибернетика. Поэтому появление в стране первого научно-исследовательского института кибернетики сломало эту стену. Но все же мы по-прежнему ездили в Москву на домашние семинары А.А. Ляпунова.

Т.В. Ершова:

В каком смысле «домашние», Игорь Николаевич? Он, что, дома лекции читал?

И.Н. Букреев:

Да. Мы собирались компанией и участвовали в таких неофициальных семинарах.

Т.В. Ершова:

Просто как рок-музыканты…

И.Н. Букреев:

Похоже. Эти встречи имели для нас огромное значение. А Академия наук СССР молчала.

В легализации кибернетики огромную роль сыграл академик, адмирал, государственный деятель Аксель Иванович Берг. Это был удивительный человек. Он был прекрасным математиком, его заслугой было создание отечественной радиолокации. А.И. Берг не мог пройти мимо кибернетики. Вопреки позиции многих академиков он организовал Научный Совет по кибернетике АН СССР. С этого момента стал выпускаться журнал «Кибернетика под редакцией А.А. Ляпунова. Его не обошли репрессии тридцатых годов. Когда я переехал в Москву, мы с А.И. Бергом часто встречались и он рассказывал, как сидел в тюрьме и готовился к худшему. Но однажды его вдруг без всяких объяснений вывели за ворота тюрьмы и оставили на дороге без необходимой одежды, без документов и денег. Учитель местной сельской школы, поверив, что перед ним ученый, снабдил его одеждой и деньгами.

В 1962 году на Украине организовался второй институт кибернетики, директором которого стал Виктор Михайлович Глушков, будущий академик, Герой социалистического труда. Его институт стал знаменитым в связи с разработками типовых автоматизированных систем управления промышленными предприятиями (АСУ «Кунцево и АСУ «Львов», которые внедрялись на предприятиях оборонной промышленности). В.М. Глушков впервые в мире предложил автоматизированную систему управления народным хозяйством (своего рода «электронное правительство»). Однако после многих обсуждений на самых верхах идея была отвергнута. Она грозила управленческому аппарату многим.

В стране кибернетика стала популярной. Она начала делиться по отраслям деятельности специалистов – биокибернетика, медицинская кибернетика и т.д.

Т.В. Ершова:

Как долго Вы работали в Грузии?

И.Н. Букреев:

Совсем недолго. Летом 1962-м года к нам в Тбилиси приехал из Ленинграда Филипп Георгиевич Старос – может быть, Вы слышали эту фамилию?

Ф.Г. Старос и И.В. Берг (однофамилец А.И. Берга) – два американца, которые вместе с семьями бежали кружным путем через Канаду в Чехословакию. Старос был приятелем четы Розенбергов, казненных в США за выдачу атомных секретов СССР. Вот в тот драматический момент он и бежал. В Чехословакии он встретился с Бергом, который стал на многие годы его помощником.

Старос сам физик и прекрасный математик, вообще многогранный ученый и хороший инженер. Он всегда тяготел к электронике. В Чехословакии он занимался приборами, для зенитной артиллерии. Старос владел несколькими иностранными языками, увлекался музыкой, сам играл на различных музыкальных инструментах.

По договоренности советского правительства с чехословацким, Староса и Берга перевели в Ленинград, где им дали возможность организовать конструкторское бюро по разработке приборов для авиации. Это было небольшое КБ с очень сильным составом инженеров.

Старосу и Бергу в Ленинграде создали очень хорошие условия. Они получили комфортабельные квартиры, им зачли их дипломы об образовании. Впоследствии Старос стал доктором технических наук, лауреатом Сталинской премии. Его приняли в партию прямо на Политбюро ЦК КПСС одновременно с космонавтом Германом Титовым, который в это время был на орбите.

При организации Государственного Комитета СССР по электронной технике КБ Староса было передано в ведение этой новой структуры и стало работать в направлении миниатюризации электронных устройств.

При нашем знакомстве в Институте кибернетики Старос произвел на меня очень приятное впечатление. По-русски он говорил с легким иностранным акцентом. Провел он в Институте пару дней и уехал.

Через два месяца после этого визита меня вызывают в ЦК Компартии Грузии и предлагают переехать в Москву и работать там директором института Госкомитета СССР по электронной технике. Предложение было подчеркнуто важным, к тому же существовала партийная дисциплина. Я немедленно отправился в Москву узнавать, что это за предложение. Меня приняло руководство Комитета. Рассказали, что речь идет о создании Института микроэлектроники, о которой я имел лишь общие представления из технической литературы. Затем меня пригласили в Центральный Комитет партии, где со мной провели беседу, в ходе которой меня твердо сориентировали на переезд в Москву. После этого я согласился с предложением и на время вернулся в Тбилиси.

В ноябре 1962 года вышло Постановление Совета Министров СССР о моем назначении директором НИИ микроприборов, который создавался в Научном Центре в Зеленограде.

Перед отъездом в Москву меня принял секретарь ЦК Компартии Грузии Мжаванадзе. Он очень тепло отнесся ко мне. По ходу разговора он сказал: «Я знаю, что Вы недавно получили хорошую квартиру. Кому вы ее оставляете?». – «Никому», – ответил я. – «Как так? Оставьте ее родителям». – «У родителей есть хорошая квартира». – «Ну, оставьте ее другим родственникам». Тут я вспомнил, что моя тетя, сестра моего отца, живет в очень плохой квартире. К тому же она дочь репрессированного. И Мжаванадзе предложил оставить квартиру ей. Он дал мне лист бумаги для заявления на его имя. Через считанные дни квартира была оформлена на имя тети. Такое не забывается.

Т.В. Ершова:

Игорь Николаевич, расскажите, пожалуйста, о новом госкомитете по электронной технике.

И.Н. Букреев:

Государственный Комитет СССР по электронной технике (ГКЭТ) сыграл огромную роль для судеб отечественной радиотехники, вычислительной техники, информатики и информатизации страны. В его состав были переданы из разных министерств, в основном из Министерства радиопромышленности, все предприятия, так или иначе связанные с электроникой. Председателем Комитета был назначен Александр Иванович Шокин, бывший заместитель Министра радиопромышленности. Перед ним стояла задача создания из разрозненных предприятий мощную электронную промышленность страны.

А.И. Шокин был удивительным человеком. В нем сочетались громадные знания с исключителными организаторскими способностями. Он отличался от многих руководителей страны внимательнейшим отношением к чужому мнению, ценил в людях знания. Ведь мы знаем, как на Руси иногда становятся начальниками. Главное в этом процессе – кресло начальника. Как только начальник садится в это кресло, он моментально становится всезнающим, всем указывает, ни с кем не считается. То есть действует по старой формуле «я начальник – ты дурак» или «ты начальник – я дурак».

Тем, кого А.И. Шокин ценил, он бесконечно доверял. Это определяло то, что за короткое время вокруг него образовался коллектив сильнейших специалистов. Он очень часто на руководящие должности выдвигал молодых людей, от которых добивался максимальных результатов. За короткий исторический срок Шокин создал электронную промышленность, вторую в мире по мощностям после Америки. По ряду направлений электроники мы не уступали ей. Были, конечно, и недостатки. Например, по ряду важнейших направлений мы отставали по качеству продукции. Во многом это объясняется тем, что гонка вооружений требовала все больших и больших объемов выпуска продукции. Предприятия не успевали должным образом отладить технологию. По микроэлектронике мы опоздали на несколько лет. Пришлось догонять.

За заслуги в строительстве важнейшей для страны промышленности А.И. Шокин был дважды награжден Звездой Героя Социалистического труда. В Зеленограде ему установлен памятник.

Я с Александром Ивановичем проработал более двадцати лет. Это были самые лучшие годы моей жизни.

Т.В. Ершова:

Как Вы осваивали Москву?

И.Н. Букреев:

В Москве я с женой, оставив на попечении бабушек маленькую дочку, появился в ноябре 1962 года. Поселили нас в старой гостинице «Балчуг». Снабдили меня новенькой машиной «Волга», расчетным счетом и печатью. Больше у института пока не было ничего. Приехал я на то место, где должен был быть Зеленоград – у деревни Крюково, где в войну, как поется в известной песне, «погибал отряд». Впоследствии на этом месте на Ленинградском шоссе построили обелиск на братской могиле. Именно из нее взят прах неизвестного солдата, похороненного у Кремлевской стены.

Идея создания Зеленограда как спального района Москвы появилась у Хрущева. Предполагалось создать жилой район, связанный с Москвой широким Ленинградским шоссе, монорельсовой дорогой и скоростной электричкой. В чистом поле даже успели построить для строителей несколько пятиэтажек, но на этом идея, что назувается, скончалась. Вторично идея строительства Зеленограда появилась в связи с созданием Научного Центра микроэлектроники. А.И. Шокину подсказал идею расположить этот центр в Зеленограде не кто иной как Старос – он часто на машине ездил из Ленинграда в Москву по Ленинградскому шоссе и как-то заметил заглохшее строительство. Шокин обратился к Хрущеву с просьбой передать построенные площади новому Госкомитету. Хрущев согласился.

До этого, Хрущев во время поездки в Ленинград по приглашению Шокина посетил КБ Староса, где ему продемонстрировали возможности миниатюризации радиоэлектронной аппаратуры. Руководитель страны от увиденного был в восторге и с тех пор стал активно помогать создавать микроэлектронику.

По Постановлению ЦК КПСС и Совета министров в Зеленограде планировалось построить НИИ микроприборов (НИИМП) с опытным заводом, НИИ точной технологии (НИИТТ), НИИ материаловедения (НИИМВ), НИИ точного машиностроения (НИИТМ) с опытным заводом и Институт физпроблем (НИИФП). Отдельно было принято решение о создании НИИ молекулярной электроники (НИИМЭ), который позднее вошел в состав Центра и филиала опытного завода НИИ радиокомпонентов.

Для временного размещения НИИ было построено типовое здание школы-интерната. Там мы открыли прием сотрудников. Быстро начали возводиться пятиэтажки, потому что здесь работал знаменитый строитель – бригадир, Герой социалистического труда Федор Злобин. В этих «хрущевках» мы начали давать квартиры принятым на работу сотрудникам. В один из этих домов переехали и мы с женой. Тут случилась трагикомическая история. В Зеленоград начальником строительства был назначен известный строитель Василий Васильевич Воронков. Он длительное время строил крупные промышленные объекты за рубежом. Там над ним не было партийного руководства, и он привык к единоличному ведению дел.

Однажды он появился в школе-интернате, вошел, не здороваясь, в комнату, где я сидел и спросил: «Ты кто?» Я ответил, что являюсь директором НИИ. Он скептически оглядел меня и спросил: «Со строительством знаком?» Я ответил: «Нет». Он помолчал и сказал: «Буду тебе помогать. А где твоя квартира?» Я показал на стоящую напротив пятиэтажку и сказал: «Я еще не поселился в ней». «Пошли, посмотрим твою квартиру», – сказал Воронков. А квартира эта была для нас с женой настоящей бедой. После тбилисской квартиры она вызывала у нас полное отчаяние. Жена по этому поводу постоянно рыдала. Полы в комнатах были из линолеума синего цвета, в одной из комнат даже стены были синими, от чего сразу чуть ли не начинало укачивать. Двери были картонные, все в подтеках краски; в ванной комнате стены были покрашены в серый цвет, а вся сантехника была непригодна к употреблению. И еще было много другого. Дом ведь строился наспех, да еще зимой.

Воронков вызвал прорабов, которые ходили за ним, и приказал в считанные дни постелить паркет, сменить двери, отделать ванную кафелем, наклеить новые обои и так далее. Действительно, ремонт был произведен мгновенно... Квартира приобрела приличный вид. А я пребывал в смущении: за чьи средства был произведен ремонт? Пошел посоветоваться с заместителем Воронкова, которого я уже знал. Он посмеялся и сказал, что я правильно сомневаюсь. Он вызвал бухгалтера и попросил его «осметить» работы Сумма получилась нормальная. Я заплатил и забыл об этом случае. Но спустя полгода меня вызывает следователь и спрашивает, каким образом я сделал ремонт. Я показал ему оплаченную смету, и он отпустил меня. Оказывается, Воронков проделал то же самое и с другими руководителями предприятий. Но они не заплатили. Разразился скандал, и всех их постигли партийные выговоры и другие взыскания. Потом для руководителей и ученых построили кирпичную башню с квартирами, имевшими улучшенную планировку.

Наконец можно было переезжать из гостиницы. Вскоре мы перевезли из Тбилиси четырехлетнюю дочку Людмилу.

Поначалу в Зеленограде царил быт «великих строек». Никаких магазинов, детских садов, лечебных учреждений и много другого необходимого. Главной чертой городской жизни была непролазная грязь. Вся территория города была перерыта строительством. Два года все ходили в резиновых сапогах. Перед каждым предприятием стояли решетки для очистки подошв от грязи. Затем нужно было отмыть обувь с помощью щеток в корытах с водой. После входа в институтское помещение надевались белые халаты, шапочки и тапочки. Когда мы начали работать, ко всему этому еще был установлен запрет на косметику, ведь технологические процессы требовали абсолютной чистоты. Велся подсчет пылинок в гермозонах.

Т.В. Ершова:

Весело всем вам было! Особенно женщинам…

И.Н. Букреев:

Конечно, но требования эти были совершенно необходимы. Дело в том, что пылинки, попавшие под колпак вакуумных установок, осаждались на подложки. А размер пылинок был соизмерим с толщиной напыляемых пленок. В тех местах, где оседали пылинки, образовывались дефекты в пленках. Такой подход к чистоте специфичен для многих предприятий электронной промышленности. Однако не все это понимали в самом начале. Однажды ко мне пришел местный прокурор и попросил объяснить, что за притеснения оказываются на работников. Как выяснилось, речь шла о жалобе работниц. По их мнению, «вздорные» требования администрации к чистоте усложняют им работу.

Была еще одна важная проблема в нашем быту. Вокруг домов был лес, который в военное время был рубежом обороны Москвы (это был знаменитый 41-й километр). В этих лесах дети часто находили оружие, мины, гранаты. Помню случай, когда дочь наших соседей нашла противотанковую мину, принесла ее в школу и поставила директору на стол, желая отличиться. А он в войну был партизаном, поэтому быстро сообразил, что это было, пулей вылетел из кабинета и эвакуировал всех школьников и преподавателей. Так что иногда случались среди детей жертвы от боеприпасов.

Т.В. Ершова:

С чего начиналось создание Вашего института?

И.Н. Букреев:

Конечно, с размещения. В школе-интернате нельзя было размещать тяжелое оборудование. Тогда на территории несостоявшегося спального района я обнаружил два здания-близнеца под названием «Школа металлистов» и «Школа швейников». В каждом было по 3 тысячи квадратных метров. Первое здание было отдано нашему Институту, а второе – НИИТТу. Тут Воронков еще раз мне помог. Он прикрепил ко мне несколько прорабов, и по моим указаниям была произведена реконструкция здания с созданием лабораторных помещений, чистых зон, где было сосредоточено технологическое оборудование, смонтирована мощная система энергообеспечения. Все это делалось практически без документации – лишь по эскизам и запискам.

Опять возник вопрос о документации, сметах, средствах. Для меня все могло обернуться большими неприятностями. Но Шокин дал команду все уладить, и буря миновала. По-другому тогда поступить было нельзя, иначе реконструкция здания растянулась бы на годы и Институт сидел бы без дела до окончания строительства основных зданий. Так что даже на временных площадях Институт был оснащен современным оборудованием, большая часть которого было зарубежным несмотря на действовавшее в то время эмбарго для СССР.

Следующим вопросом, был вопрос «что делать?». Ведь тогда в мире микроэлектроника развивалась в двух направлениях.

Т.В. Ершова:

Как это выглядело?

И.Н. Букреев:

Была тонкопленочная микроэлектроника, суть которой заключалась в нанесении на диэлектрические подложки вакуумным напылением через трафареты тонких пленок из разных материалов, которые имели микронные толщины. Далее эта операция повторялась многократно с другими трафаретами. Так формировались элементы схем различной геометрии – проводники, сопротивления, конденсаторы, индуктивности и другие схемные элементы. Эта часть интегральной схемы была пассивной. На нее устанавливались активные элементы – диоды, транзисторы. И была твердотельная микроэлектроника. Суть ее заключалась в том, что на полупроводниковой пластине формировались как активные, так и пассивные элементы схемы с помощью термической диффузии материалов и фотолитографии.

Когда мы создавали Институт, тогда в стране еще не создавали полупроводниковых интегральных схем. А наш приборостроительный институт не мог ждать, когда пока они появятся.

При ближайшем рассмотрении тонкопленочные гибридные интегральные схемы показали новые возможности. В массовом производстве они проигрывали твердотельным схемам, а вот создавать их для конкретной аппаратуры оказалось выгодным и прогрессивным. На диэлектрических подложках можно было создавать сложные узлы и блоки, используя бескорпусные активные элементы, включая полупроводниковые интегральные схемы.

Корпуса для интегральных схем и транзисторов являются причиной снижения плотности упаковки элементов в узлы и блоки. В корпусированной полупроводниковой схеме сам кристалл полупроводника занимает ничтожный объем, а конструкция корпуса с внешними выводами занимает на печатной плате в десятки и сотни раз большую площадь, чем сама схема.

Высокую степень интеграции в аппаратуре можно достичь только с бескорпусными элементами. Конструкция герметизируется на уровне узлов и блоков. Первой такой конструкцией стал микроприемник «Микро», который был размером в половину спичечного коробка и принимал длинные и средние волны. Тогда появление этого микроприемника было сенсационным. Поначалу его дарили только «особо важным персонам». Хрущев в своих поездках в другие страны брал их коробками. Там он их дарил, например, президенту Египта Насеру, королеве Великобритании Елизавете II-ой и другим.

В 1964 году я был в Америке, в Нью-Йорке, на конференции общества радиоинженеров. Там я продемонстрировал такой приемник. Было много вопросов, много удивления. Об этом устройстве писали в газетах. Дома у нас в журнале «Советский Союз» тоже была большая публикация с фотографией «Микро» на обложке. Так же отреагировал журнал «Наука и жизнь», тогда очень популярный. Приемник стал продаваться в магазинах, в том числе в парижских и лондонских, пользовался большим спросом.

Далее пошли более серьезные работы. Институтом был выполнен аналог аппаратуры предупреждения летчика-истребителя об облучении локаторами противника. Снизили габариты и вес действующей аппаратуры в несколько раз. Новая аппаратура «Сирена» поступила на вооружение самолетов. Затем была разработана телеметрия для ракет, что сделало возможным наблюдение за процессами, происходящими в ракете во время полета.

Вскоре мы замахнулись на разработку вычислительной техники. Первой разработкой ЭВМ была машина для лунного орбитального корабля по заказу королёвской фирмы¹ . Машина должна была рассчитывать лунные орбиты в момент захода корабля в лунную тень или при потере управления с Земли. На экспериментальном образце успел потренироваться космонавт Валерий Быковский. Но ЭВМ не пошла в дело в связи с отменой лунных пролетов. Однако с ЭВМ «Салют-1» началась долгая жизнь «Салютов». На протяжении многих лет было разработано более двадцати модификаций ЭВМ. Они летали на орбитальных кораблях, на различных спутниках. Лучших бортовых ЭВМ вплоть до распада СССР не было.

Продолжение следует.

СНОСКИ

¹ Имеется в виду Научно-производственное объединение (ныне Ракетно-космическая корпорация) «Энергия» в городе Калининграде Московской области (ныне г. Королёв).