Открытое общество и закрытая журналистика
Пронин Е.И.

Международная научная конференция "Журналистика в переходный период" (Москва, 23 - 25.10.97) совпала по времени и месту с 50-летием факультета журналистики МГУ им. М.В. Ломоносова. Для большинства участников это был праздник профессионального братства, взаимного доверия и взыскательной самооценки.

Профессор Санкт-Петербургского университета С.Г. Корконосенко поднял вопрос об "асоциальности (!) прессы" и "асоциальной стратегии ее деятельности".

Председатель неправительственной Комиссии по свободе доступа к информации И.М. Дзялошинский заявил, что "власть-центрированная информация журналистов запутывает аудиторию", что "надо обеспечить право на информацию простого человека, сняв вопрос о корпоративном праве журналистов", и подчеркнул: "подлинное информирование населения должно идти мимо средств массовой информации".

Остается констатировать: научно фундированная общественная мысль достигла геркулесовых столпов свободы печати. Впрочем, еще важнее, что к тем же самым геркулесовым столпам коммуникативными бурями прибило и утлое профессиональное сознание. Обозреватель НТВ В. Герасимов в еженедельном обзоре прессы ("Сегодня в полночь", 15.11.97) вдруг заговорил, что. общественное мнение утратило влияние, что газеты пренебрегают аудиторией, а журналисты "пишут только для одного читателя - Президента Ельцина", стремясь манипулятивно воздействовать на его настроения и мотивы решений в сугубо лоббистских целях.

Остается констатировать полное совпадение теории и практики в вопросе социальности, вернее, асоциальности прессы. Но, может быть, всего показательнее позиция высших руководителей и владельцев средств массовой информации. Собравшись в ТПП, чтобы обсудить проблемы журналистики в реформируемой России, главные редакторы газет и журналов, супер-менеджеры и владельцы телевизионных каналов и радиостанций, поговорив немного в присутствии общественности и репортеров на дежурные темы, тут же одобрили выдвинутое кем-то предложение дополнительно обсудить все вопросы "без присутствия прессы".

Остается констатировать: главные ревнители "прозрачности" государства и "открытости" общества - звезды и боссы российской журналистики сами предпочитают действовать "без присутствия прессы", в режиме "закрытом", чуть ли не конспиративном.

Нет, есть все-таки пророки в отечественной журналистике! Вспомним к случаю выступление обозревателя Леонида Никитинского в "Комсомольской правде" 21 декабря 1991 года:

"Нас пытаются убедить, нам даже навязывают мысль о том, что мы - некая "четвертая власть" наряду с законодательной, исполнительной и судебной. Все это нам, журналистам, не только не льстит, но мешает работать». Исходя из этого, политики и лоббистские группы ищут пути воздействия на конкретные средства массовой информации. Зато при угрозе экономического краха можно скупить целые издания, и найдутся "спонсоры", которым это по карману, включая правительство..."

Это был, что называется, "последний вздох мавра". Наступал новый коммуникативный период. Гиганты демократической публицистики, сломившие духовный нажим тотальной пропаганды КПСС, для которых "властные функции" действительно могли бы стать помехой в литературной работе, как-то незаметно были оттеснены с главных ролей в редакциях. На первый план вышли учредители новых изданий, программ, студий, супер-менеджеры, продюсеры... Они добивались известности не литературным мастерством или журналистским риском, а политическим апломбом и частотой "мелькания в кадре" по принципу "хозяин-барин". Процесс в известном смысле стандартный, неоднократно повторявшийся в истории, может быть, даже неизбежный в период перераспределения власти и собственности. Само по себе это свободе слова не угрожало.

Возникавшая в связи с этим опасность имела социально-психологический характер. Она состояла в резком преувеличении идейной роли журналистики в российской перестройке. Публицистика демократической направленности объективно сыграла главную роль в разрушении тоталитарной идеологии, и в постперестроечном обществе, отказавшемся от государственной идеологии, журналисты стали восприниматься как духовные лидеры и ревнители морали - словом, как идеологи. Они словно бы унаследовали идеологические прерогативы КПСС, образно говоря, приватизировали "ум, честь и совесть эпохи". Так что все зависело от того, между кем, на каких условиях и по каким мотивам распределялась унаследованная аура "властителя дум".

Этот период также не остался без своих пророков и летописцев. Особой ценностью свидетельствования обладает книга О.М. Попцова "Хроника времен царя Бориса. Россия, Кремль. 1991 -1995", в которой, по словам рецензента, "так много описано всякого рода "самозванцев", "друг-друга-званцев", "выдвиженцев" и "самопорученцев", что ее надо бы назвать "Хроника времен хлестаковщины" ("Российские вести", 09.11.95). Общий итог широковещательных разоблачений и тихого самолюбования сфокусировался в высказывании, которое похоже и на фундаментальный принцип "новой" журналистики, и на творческое кредо "нового" журналиста: "Плюрализм не отделяет информацию от дезинформации. Он предоставляет равные права и той, и другой" (Указанное соч., с. 341).

Весьма возможно, что одновременно это была и руководящая установка, поскольку в то время О.М. Попцов возглавлял Всероссийскую государственную телерадиокомпанию (ВГТРК), был правительственным идеологом в ранге министра. А может, это была всего лишь запоздалая реакция чиновника на ускользавшую из-под контроля ситуацию. В средствах массовой информации (в том числе и на ВГТРК) стало столько "дезы", что захотелось вернуться к соотношению "фифти-фифти". Но в массовых коммуникациях почти каждый может запустить "процесс", и почти никому не удается его остановить. К 1995 году был сформулирован чуть ли не гамлетовский вопрос "Четвертая власть или второй шоу-бизнес?" и подчеркнуто, что "некоторые формы сращения бизнеса и власти (независимо от их нумерации) подпадают под научно-юридическое определение коррупции" ("Российские вести", 15.03.95).

Процесс пошел с ускорением. Пресса фактически стала придавать понятию "четвертая власть" значение власти непосредственной и нашла собственный "механизм реализации". Журналисты стали писать забористо, доходя до прямых оскорблений, на грани нарушения прав человека, стараясь под видом правды-матки бить "ниже имиджа". С какой стати такая грубость нравов в российской публицистике, гордящейся своей интеллигентностью? Это отнюдь не стихийная истерика. Это отработанный механизм реализации властного воздействия скандальными жестами, площадными ругательствами, улюлюканьем, непотребством. Читатели не сразу, но заметили, что наступил третий период перестройки журналистики и быстро идентифицировали тип журналиста третьей волны: "...Скандал - чуть ли не единственный способ подачи информации. Заборная брань, грубые оскорбления, ехидные намеки - главные аргументы в споре. Репортеры плюют в сторону "некомпетентных властей", фельетонисты плюют в сторону "нравственности общества и типа личности", ведущие лотерей плюют в сторону "охотников за призами". Не журналистика, а какой-то сплошной "Плюй-бой"!" ("Российские вести" 13.03.96).

Контент-аналитические исследования, которые были проведены психологической службой газеты "Российские вести" по подсказке читателей, выявили "синдром "плюй-боя" в публикациях различных газет - от "Завтра" до "Московского комсомольца". Это не вопрос приличий и даже не проблема общественной морали. С этого начинается асоциальность прессы и под угрозой оказывается сам принцип свободы слова.

Когда чеченцы стали брать в заложники журналистов, обозреватель НТВ, выступая в программе "Сегодня" (11.03.97), рассказал, как по просьбе М. Удугова в телевизионный репортаж о выступлении Д. Дудаева была внесена так называемая "перебивка". По словам Луксанова, в речи мятежного генерала целый абзац, содержащий угрозы и оскорбления в адрес Президента и народа России, был заменен на благородно-трогательный текст диктора, который звучал до тех пор, пока Дудаев не впал в более спокойный тон и его голос разрешено было снова запустить в эфир. Элементарная технологическая операция - и общественность России введена в заблуждение, лишена возможности правильно оценить и личность Дудаева, и планы сепаратистов, и характер противоборства федеральных и региональных властей. Как ни крути - это акт цензуры. Важно, что задействована новая цензурная технология. Прежде цензура примитивно вырезала кое-что из текстов, теперь это самое кое-что частично заменяет на нечто прямо противоположное. Фигурально говоря, информацию трансвестируют. Цензура вырезания была, по Марксу, "абсолютной свободой слова для... цензора". Цензура трансвестирования есть ползучая приватизация "плюй-боем" конституционного права человека на свободу информации.

Нужно отдать должное массовому российскому читателю: доверие к журналистам третьей волны упало до запредельного уровня, до "бумеранг-эффектов" застойного периода, когда газеты читали между строк и понимали наоборот. Характерный пример - всенародное обсуждение проекта "Устава Союза Беларуси и России" в апреле 1997 года. Тогда яростная пропагандистская кампания, направленная на возбуждение массовых страхов и сомнений, привела к прямо противоположному результату: число сторонников интеграции среди населения России возросло более чем на 15%. Это и есть так называемый "бумеранг-эффект" массовой коммуникации, когда люди оценивают события, принимают решения и действуют наперекор СМИ. Так кому и зачем нужны в демократическом обществе мастера бумеранг-эффектов? Ответ содержится в результатах упомянутого апрельского исследования. Выявилась социальная группа, податливая для пропагандистского давления. Это, как ни парадоксально, так называемая элита: крупные чиновники, политики, общественные деятели. Вот в чем суть дела: шум и ярость пропаганды предназначается теперь не для масс, а для устрашения людей, которые занимают положение, участвуют в принятии государственных решений, но лично не защищены от наветов, оскорбительных окриков, всякого рода компроматов.

На четвертом этапе переходного периода скандальная журналистика старается выглядеть как специально-демократический способ публичного управления государственной жизнью. В значительной степени это блеф. Подавляющее большинство скандальных разоблачений зависают в неопределенности: ни полных доказательств, ни чистых опровержений. Вероятность результативности стремится к 0,001. Но это блеф особого рода, очень удобный для подковерной борьбы. К реальному общественному мнению, к реальной демократии как власти народа это имеет очень отдаленное отношение. Пресса перестает "формировать и выражать взгляды народа" и сама выступает как искусственный заменитель общественного мнения, становится асоциальной.

Как ни парадоксально, независимая пресса сейчас как бы возвращается под непосредственное влияние верховной власти. Информационная стратегия официальных инстанций после президентских выборов 1996 года быстро трансформируется. Новый принцип - непосредственное включение в массовую коммуникацию ведущих государственных деятелей, пресс-конференции первых лиц государства, большая частота заявлений пресс-секретарей при выраженном стремлении избежать внимания журналистов по отношению к неоглашаемым моментам государственной деятельности. В пропаганде упор переносится на различные формы "связи с общественностью" и рекламные кампании. Для ретрансляции из числа независимых СМИ отбираются рейтинговые каналы, которым предоставляются решающие преимущества при распределении технических и технологических средств коммуникации и куда устремляются крупные капиталовложения финансовых гигантов, поддерживающих высшую власть. НТВ, к примеру, выделен полностью четвертый канал телевещания, а "Газпром" приобрел 30% акций данной "независимой телекомпании", хотя контрольный пакет сохраняет за собой финансовая группа "Мост". Очень похоже, что при этом заключается "джентльменское соглашение" о взаимном моратории на критику, при которой рекламно-пропагандистские кампании теряют эффективность. А информационным инициативам СМИ оказывается незамедлительная административно-организационная поддержка. Внешне это больше соответствует мировой практике организации информационно-пропагандистской деятельности. Кажется, что это весьма эффективно при решений актуальных политических проблем и внутрипартийных реорганизаций. Однако рассчитывать на корректность независимых СМИ, если контрольный пакет акций принадлежит отдельным группам, партиям или корпорациям, в сущности, наивно. В решающий момент "посторонние" идеи просто не допускаются в сферу общественного внимания. При этом официальные инстанции получают только фабрикуемые в СМИ суждения журналистов, а реальные массовые мнения не находят выражения Имидж любого политика становится неустойчивым и в любой момент может стать негативным Действительное реноме госслужащего самого высокого ранга зависит теперь не столько от него самого, сколько от журналистов типа папарацци. Судьба "команды Чубайса" может рассматриваться как показательный прецедент. "Это создает возможность для любого редактора вести переговоры об условиях информационного сотрудничества, если не с "позиции силы", то с позиции "без меня не обойдешься". Разворачивается новый социально-психологический тип журналиста, который готов перейти от описания к личному инициированию скандалов, вплоть до межгосударственного уровня. В свое время американский социолог Борстинг сформулировал фундаментальное понятие манипулятивной журналистики - "псевдособытие", которое применил для обозначения заранее планируемых общественных акций или индивидуальных поступков, которые совершаются не потому, что надо разрешить какие-то реальные проблемы, а для того, чтобы рассказать об этом в средствах массовой информации, так или иначе повлиять на общественно-политическую ситуацию. Простейшее "псевдособытие" по Борстингу - это договорное интервью, которое в фольклоре американских СМИ оценивается как "двойное надувательство: и со стороны политика, и со стороны журналиста". Один к одному подходит под классическое определение "псевдособытия" акция корреспондента ОРТ В. Шеремета на "неохраняемой белорусской границе" и развернувшееся вслед за тем пропагандистское шоу, включая "пробу сил" президентов двух государств.

Парадоксально, что на защиту нового типа журналиста встают политики демократического толка. Председатель Комитета по международным делам Государственной Думы, член фракции "Яблоко" В. Лукин выразился с романтичностью демократа первой волны: "Возможно, какие-то мелкие нарушения со стороны журналистов и были, но ведь они, журналисты, в хорошем смысле слова

оглашенные. Умные люди к ним должны соответственно относиться. По роду своей профессии они - авантюристы. По роду своей профессии журналисты в цивилизованном государстве должны быть неприкасаемыми". Не очень понятно только, что имел в виду профессиональный дипломат и политик под словечком "неприкасаемые". То ли оно значит, что с журналистами, как с кастой неприкасаемых по индуистскому закону, людям нельзя вступать ни в какой контакт? То ли В. Лукин считает, что журналистское удостоверение охраняет человека от закона, подобно депутатскому мандату или медицинской справке о невменяемости? А может, ему хочется, чтобы в столь романтичном виде возродилось сословие государевых опричников, так решительно искоренявших крамолу под защитой охранных грамот Ивана Грозного? Как бы то ни было, но бывший Посол России в США ссылается при этом на некие "цивилизованные государства", хотя как раз там никакие благоглупости в расчет не идут. Говорят, некий английский юридический авторитет, ознакомившись с российским законодательством о печати, был сильно удивлен его многословием. "Закон о печати, - сказал он с прямотой британца, - мог бы состоять из двух слов: "Пресса свободна". И добавил: "А в остальном пресса должна жить по тем же законам, по которым живут ее читатели". Да и профессиональное самосознание журналистов там иное. Есть два исторических прецедента, по которым можно, как теперь пишут, "почувствовать разницу".

В 1943 году военкор "Правды" Сергей Борзенко высадился вместе с десантом морской пехоты в тылу фашистов. В первых же боях погибли все офицеры-десантники. Командование отрядом принял на себя журналист, имевший офицерский чин. По итогам операции С. Борзенко было присвоено звание Героя Советского Союза. Он продолжал свою работу журналиста еще много лет. Его действия в боевых условиях всегда рассматривались коллегами как образец исполнения профессионального долга... В 1944 году военный корреспондент Эрнест Хемингуэй был заброшен вместе с десантом парашютистов в тыл немецких войск во Франции. В первых же операциях погибли все офицеры. Хемингуэй принял на себя командование отрядом. Когда десантники вышли к своим, коллеги исключили Э. Хемингуэя из числа военкоров, "поскольку он взял в руки оружие". Здесь речь идет не о политических играх и не о журналистских псевдособытиях. Была великая война, решался вопрос жизни и смерти, долга и чести, славы и презрения. И все же... все же... все же...

Большинство просчетов в законодательстве о средствах массовой информации, провалов в информационной политике, теоретических блужданий и профессиональных ошибок "четвертой власти", должностных прегрешений и экономических преступлений на ниве журналистики может оцениваться как прямое свидетельство того, что общество не изжило большевистской ментальности в подходе к вопросу о свободе слова и праве человека на свободный доступ к информации. До тех пор, пока пресса будет использоваться в играх политиков и финансистов, пока журналисты будут оставаться "подручными" партий, мафий, корпораций, лично политиков и спонсоров, до тех пор общество так и не станет открытым.